И, наконец, последняя, “8-я редакция” (февраль 1841), написанная Лермонтовым к десятилетию трагической свадьбы Пушкина. Ставшую уже притчей во языцех фразу “На что мне знать твои печали?” он выбрасывает теперь совсем. Давно надо было.
Но всё равно что-то в последней редакции “Демона” продолжает его беспокоить.
Снаружи шумит его свежеобретённая литературная слава, один за другим пролетают дни драгоценного отпуска, скоро снова ехать в Чечню - а Лермонтов лежит дома на голой панцирной кровати и без конца перечитывает 8-ю редакцию своего “Демона”. Когда он в первый раз публично исполнял её на вечеринке у Наследника, его слегка насторожили некоторые фразы, однако он не может понять, что же в них не то. Самые обычные фразы, причём большинство из них присутствовали в беловом варианте текста уже начиная с 6-й редакции. Но если раньше они казались ему совершенно нормальными, то теперь при их чтении он испытывает какое-то щемящее чувство. Фразы, повторяем, для поэзии того времени самые обычные. “В пустыне мира” (часть 1, глава 2), “посланник рая, херувим” (1, 1), “дрожащими перстами” (2, 12), “коснулся жаркими” (2, 11), “когда-то языком” (1, 9), “речь твоя лукава” (2, 10), “и осторожная змея” (2, 16), “мгновенно в грудь (...) проник” (2, 11), “глаголу (...) его внимали” (1, 3) - и тому подобное. Короче, ни малейшей зацепки.
И тем не менее, эти фразы не дают Лермонтову покоя. Сначала он подчёркивает их в рукописи одинарной чертой, потом - двойной, затем усиливает всё это снизу волнистой линией, берёт в рамку, прописывает каждую букву сверху красными чернилами - и так далее. Лучше ему от этого, правда, не становится, только хуже.
